– Он не просил ничего мне передать?
– Ага, – зло хмыкнула Фрося. – Половину своего состояния. Которую тебе задолжал!
– Ты ему это сказала?
– Непрозрачно намекнула.
Лана прикрыла глаза и лишь с лёгким укором проговорила:
– Фрося.
– Ну что Фрося? – расстроилась та. – Я ему и раньше об этом говорила. А с него как с гуся вода.
Лана помолчала, всё-таки ощущалась лёгкая печаль в душе, и поэтому спросила:
– Как он выглядит?
– Наглым и наглаженным. В общем, как обычно.
И непонятно, радоваться этому или нет. Если бы Слава выглядел хоть немного раскисшим и раскаявшимся, наверное, ей стало бы легче. Пусть самую малость. Но в то же время, если у Игнатьева всё хорошо, может, он скоро успокоится, перестанет с ней воевать, и займётся своей жизнью? Заинтересуется ею куда больше, чем жизнью уже бывшей жены? Или, по крайней мере, поубавит пыл в желании её обличать и обвинять во всём происходящем.
Не знаешь, как и лучше-то.
– Мама, мне разрешили погулять с Прохором! – Соня ворвалась в дом, держа на поводке похрюкивающего и сопящего мопса.
– Зачем с ним гулять? Он же гуляет в саду.
– В саду ему скучно! А на улице много всего интересного.
Лана невольно кинула ещё один взгляд за окно, на пустынную улицу, на которой кроме двух ворон на проводах, никакого движения и жизни не наблюдалось. Но спорить с дочкой не стала. Раз интереснее, значит, интереснее. Только попросила:
– Следи за ним. Если он убежит, тётя Тома сильно расстроится.
– Я слежу! Потом расскажу Арише, что у меня есть собака. А у неё попугай.
– У неё попугай, – рассеянно покивала Лана. – Ты обедать будешь?
– Я уже ела суп. И котлету, – отозвалась Соня, полностью занятая Прохором, который обнюхивал их гостиную.
А Лана про себя хмыкнула. Кажется, ей больше не придётся заботиться о пропитании дочери. По крайней мере, пока они живут на этой улице. Тамара Константиновна возьмёт всё на себя. И если Лана даст ей карт-бланш, приучит к манной каше и внучку, как когда-то сына. Ваня вон на четвёртом десятке без маминой каши жизни не представляет.
Возвращать мопса домой пошли вместе. Лана ещё чувствовала некоторую неловкость, заходя в дом Сизыхов, с их возвращения прошло два дня, и все два дня Соня бегала из одного дома в другой, радуясь, что у неё появилось столько интересных дел и новых собеседников. Лана надеялась, что у дочки осталось меньше времени думать о разводе родителей, и о том, что её жизнь в один день взяла и изменилась.
– Дядя Вова обещал сделать для меня качели в саду.
– Это очень хорошо. Тебе нравится приходить к ним в гости?
– Да. Тётя Тома всегда печёт что-нибудь вкусное. Мам, почему Люба ничего не печёт? Она же бабушка? Бабушки пекут пироги.
– Люба не такая бабушка. К сожалению. А может быть и к счастью, не знаю.
– С ней весело, – нашла причину порадоваться Соня. – Я люблю ходить с ней по магазинам.
– В этом ты права. И я повторю, что все люди должны быть разными. От этого ещё интереснее, правда?
Соня кивнула и уверенно толкнула калитку соседского дома. Наклонилась к собаке, чтобы отстегнуть поводок. Но Прохор вроде бы и не заметил, не кинулся бежать, прыгать и радоваться свободе. Дошёл до зелёного газона и повалился на пухлый бок. Кажется, путешествие от дома к дому его изрядно утомило, и скрывать этого он не собирался.
Тамара Константиновна выглянула из окна и махнула им рукой. Лана поднялась на крыльцо, а голос дочери услышала уже из гостиной.
– Можно я посмотрю мультики?
– Включишь сама телевизор? – спросила Тамара Константиновна, а Соня отозвалась с удивлённой интонацией:
– Конечно. Я же большая!
Лана улыбнулась бывшей свекрови, в улыбке сквозило извинение.
– Она хочет быть самостоятельной, – сказала она.
– Это хорошо. Проходи на кухню, чаю попьём.
– Вани нет?
– На работу уехал. А Вова на лесопилку. Так что никто не помешает.
Лана заглянула к дочке, та перещёлкивала каналы, в поисках мультфильма, после чего прошла на кухню. Соня была права, при Тамаре Константиновне в этом доме всегда пахло чем-то вкусным, сладким, с оттенком ванили. Чайник на плите призывно пыхтел, чашки на столе сверкали, и всё было на своём месте, всё было в порядке. Лана присела за стол, окинула взглядом уютную кухню.
– А я вспоминаю старый дом, – сказала она.
– Я тоже долго привыкнуть не могла. А Ваня как взялся тогда ломать да строить, спорить было бесполезно.
– Давно?
– Лет пять прошло. А мне всё кажется, что новый дом вокруг старого построили. А ведь всё по-другому.
– Это из-за вас. Стены новые, а люди прежние. И привычки, и вещи.
– А ты, скучаешь?
Лана взглянула непонимающе, а Тамара Константиновна пояснила:
– По Москве. Ты ведь долго там жила.
Лана опустила глаза, поводила пальцем по полированной поверхности стола.
– Не знаю. Иногда по ночам просыпаюсь, и начинаю судорожно вспоминать планы на завтрашний день. Я, наверное, лет шесть так жила. По чёткому плану и расписанию. А потом в один день всё изменилось. – Лана печально улыбнулась. – Я вдруг стала никому не нужна, и никто меня нигде не ждёт.
Тамара Константиновна смотрела и слушала очень внимательно. После чего спросила:
– Ты мужа любишь?
Лана ждала этого вопроса. Может, не такого прямого и в лоб, но ждала. И поэтому удивляться или уходить от ответа не стала. Озвучила то, что обдумывала последние недели.